«В 1943 г.,
когда шли ожесточённые бои с немецкими войсками, поступил секретный
приказ Сталина об удалении военнослужащих, имеющих немецкие, финские,
румынские фамилии. Согласно этому приказу, был репрессирован и выслан
под конвоем в город Осинники Кемеровской области на спецпоселение Вадим Николаевич Штейнберг (Богатырёв)автор стихов, басен, пародий. Жил
в зоне лагерного типа, как расконвоированный. Мог выйти в город,
сходить на базар, регулярно получал зарплату. Рассматривая
трудовую книжку Вадима Николаевича, мы видим первую запись: шахтёр на
шахте «Капитальная» Кемеровской обл., город Осинники. Не офицер, не
врач, как мечталось. Вот как повернулась судьба Вадима. — Вадим Николаевич, расскажите о своей жизни в шахте,— звучит следующий вопрос. И снова Вадим перебирает в памяти прожитые годы: «В
шахте рубил уголь. Работал навальщиком. Работа была тяжёлая — нужно
было заполнять вагонетки нарубленным углем и не отставать от других.
Сначала было трудно мне, не занимавшемуся ранее физическим трудом, но
постепенно привык, стал справляться с нормой выработки и перевыполнял
её.Мы горняки, понимали, что наш фронт — забой, поэтому ценили каждую
минуту, ставили рекорды». Читаем
его архивные данные и среди них находим стихотворение «Рекорд», которое
он посвятил шахтёру Бычихину, восхищаясь его трудовым подвигом: В своём решенье смел и твёрд, Пошёл Бычихин на рекорд, Пошёл всему наперекор, Как бритву, отточив топор. Гудел, гремел, стонал забой, Кипел упрямый, жаркий бой. Разгорячась, освирепев, Бычихин дрался, точно лев. Он с треском нормы все сломал, И, удлинив, как в сказке, штрек, Всему он миру показал, На что способен человек.
28.IV.1945г. Осинники. А вот отрывок из стихотворения, которое он посвятил светлой памяти своих товарищей-спецпоселенцевА.Гиппиуса,М.Штейнберга,В.Олонена, А.Вангонена «Выход на-гора»: Железно клацая, людьми рыгает клеть, гремит устало мёрзлая спецура... Шагаю хмуро... А вот и небо! Горько — выжаты, как жмых. Война. Надсадно курят терриконы, и нас опять неповторимо молодых зловонным ртом засасывает зона.
Но
даже здесь, в лагере, будучи репрессированным, Вадим не чувствовал
никакой обиды на государство за свою исковерканную судьбу, за
неосуществлённые мечты. Он понимал, что есть дела поважнее. Наступает
коварный враг и его нужно уничтожить, а для этого всем, сплотившись,
кто на фронте, кто в тылу, бить его до победного конца. Вот он и бил
его добытием угля. На мой вопрос: «Как относилось к вам, спецпоселенцам, лагерное начальство?» Вадим ответил: «На уровне лагерного начальства я не чувствовал унижения, недоверия, оскорбительного
обращения, националистического притеснения. Но как только дело доходило
до решения со стороны властей, пусть даже местных, перед нами
появлялась непреодолимая преграда. «Однажды
в шахте произошла авария. Я оказался под завалом. Сам начальник участка
Бызов Василий вытащил меня и привёз в больницу. Спас мне жизнь. Жили мы в бараках засыпного типа. Спали на нарах. Клопы, вши. Но я был санинструктором. Трудности
нашего быта с лихвой окупались взаимовыручкой и поддержкой. Была
установлена традиция: если кто-нибудь болел, то каждый считал своим
долгом поделиться лекарством. В зоне создали оркестр из 15 человек. Я играл на бас-гитаре, на баяне. Нас отпускали на танцы
в городской клуб. Вернуться в молодость невозможно, но из глубины
памяти всплывают воспоминания: Я собираюсь на танцы в город. С одеждой
было трудно, но выручало лагерное братство (кто давал брюки, кто
рубашку, кто штиблеты). А как любил я танцевать! Танго, краковяк,
падеграс, фокстрот, полечка — танцы, которые я превосходно исполнял. Но
никому, с кем бы мне ни приходилось знакомиться, я не говорил, что я
спецпоселенец». Я
думаю, что В.Н. грустил о потерях, о разлуке с близкими, об обманутых
надеждах. От этого ему было горько. Но он не отчаивался и проявлял
упорство в борьбе с трудностями. — Вадим Николаевич, ваше увлечение поэзией и прозой помогало вам выстоять? — Да, конечно. Я писал пародии, басни, рассказы на темы жизни в лагере, в забое, и, как все, мечтал о победе над врагом и вселял своими стихами уверенность в торжестве нашего правого дела. Дрожи, о логово кровавых, Столица кандалов и пут. На страшный штурм, неся расправу, Мильоны мстителей идут. Предместья Берлина пылают, Кипит, растёт, ликует бой! Вот наши танки громыхают, Всё подминая под собой. Ещё один опасный шаг, Ещё каких-то два-три дзота И мы водрузим красный флаг На исторический рейхстаг.
г. Осинники апрель 1945 г. Читая его стихи военных лет, мы сделали вывод: литературный талант, остроумие, умение оригинально сформулировать фразу, дать меткий ответ позволяли ему поднимать в народе дух сопротивления и ненависти к врагу. Горд, силён всегда был русский, И в военный, грозный час, Псов германских, гадов прусских Бил жестоко он не раз. Наш народ на встречу ордам Встал как грозный великан, Встал разгневанный и гордый, И могуч как океан. И пошли чесать германцы! — Бей! Держи! Ату, ату...! Пулемёты, танки, ранцы... Всё бросая на ходу.
Но и сюда, в спецпоселенческий лагерь, протянули свои щупальца работники НКВД. Это случилось однажды ночью: явились два милиционера и забрали с вещами в прокуратуру города. Даже с товарищами не попрощался. Выездная
тройка (два полковника и майор) приговорила Вадима Штейнберга к 8 годам
лагерных работ за побег с производства. По этапу отправили в лагерь,
где он полгода просидел с уголовниками. Вмешательство матери, её
хлопоты заставили рассмотреть кассационную жалобу. Вадима отпустили «на
свободу» с возвращением в шахту. — Откуда брались силы?— спросили мы Вадима Николаевича. На что он ответил, немного подумав: —
Во-первых, был молод. Молодых в лагере берегли. На спецпоселении я 6
раз бывал в доме отдыха и один раз даже в санатории «Сосновый бор» под
Новосибирском. Трудно
поверить, что человека репрессированного, политически неблагонадёжного
отправляли на отдых. Но если подумать, то можно сделать правильный
вывод: каторжники должны быть здоровыми, сильных людей зона не ломала.
Во-вторых, помогала вера в победу над врагом. В-третьих, сплочённость. Я ведь был не один. И
вот победа! Вся страна ликует. Празднуют и Осинники. Многие поселенцы с
днём Победы связывают и своё освобождение. Об этом мечтал и Вадим. Придёт ли день когда прекрасный? Весельем вспыхнет моя грудь, И я увижу ровный, ясный, Счастливый радостный свой путь? Искать путей мне в этом свете, Скажите, стоит ли труда? Иль никогда уж не засветит Моя счастливая звезда?
май 1945 г. г. Осинники. Сохранились
дневниковые записи перед возвращением его домой. Там он пишет, что
«чувствует особенно свое одиночество. Лучший друг Ярмас в Эстонии, Лев
Шерберг (мой литературный критик и наставник) в Ленинграде, Борис
Филейкин на работе. Я один. Мне трудно жить одному вдалеке от родных». И,
наконец, страстное желание Вадима вернуться к родным, на родину,
сбылось. Он покидал Осинники — город, в котором он проходил «свои
университеты», где столько было пережито, где ненависть и любовь познал
он всеми силами своей души. «Силуэты
домов покидаемого города неясно вырисовывались в сумраке утра. Здание
треста, а там дальше во тьме исполинская громада террикона.... Как я
ненавидел всё это раньше и как я любил это сейчас. Прощай, Осинники,
прощай, «Капитальная»,— шептал я,— прощайте, друзья». И далее: «Наконец, Иркутск! Я улыбаюсь. Домой нагряну неожиданно. Вот будет переполох! Дома.
Волнения встречи улеглись. Сижу за семейным столом. Рядом постаревшие
папа и мама, они счастливо улыбаются, осматривая меня, я еле успеваю
отвечать на их вопросы. Я
живу в счастливом месте. Наш дом стоит в центре города, но в то же
время в таком месте, где всегда тихо и спокойно. Около дома стоит
большая заброшенная церковь... Угрюмо хранит она тайны прежних
поколений, богослужений, венчаний, обрядов и панихид...По другую
сторону дома через дорогу стоит польский костёл, высоко в небо поднял
он свой готический шпиль, презирая дома современного стиля,
жизнерадостной толпой окруживших его. За церковью небольшой, но очень живописный парк. За парком буйно несёт свои прозрачные воды неукротимая Ангара. Хорошо здесь!» Вчитываясь
в дневниковые записи Вадима Николаевича, прочтя его стихи, автор
мысленно представляет то время и думает, что В.Н. был одним из
нескольких миллионов «оболганных», «политически неблагонадёжных». Не
мог человек, который писал такие проникновенные стихи о Родине, о
народе, быть чужим. Он свой!! Его любовь ко всему прекрасному, к
человеку, к природе находит людей, которые понимают и разделяют его
чувства. Оказавшись
на «свободе», Вадим понял, что с прошлым спецпоселенца устроиться на
работу в большом городе трудно, не имея связей, знакомых. «И
начались мои «хождения по мирам» в поисках работы,— вспоминает он.
Смотрели на меня с недоверием, подозрительностью. Да и понятно, что я
им мог сказать о себе, ведь у меня даже паспорта не было, единственный
документ, удостоверяющий мою личность — справка спецпоселенца». Его тоску и уныние передают строчки стихов: Брожу печальный и унылый, Тоска и лёд в моей груди, И смерть страшна, и жизнь постыла, И пусто, мёртво впереди. Как заколдованный блуждаю, Ищу — но нет нигде дорог, Чего от жизни ожидаю? И что готовит мне мой рок?
И
однажды ему посоветовали поговорить по душам с
руководителем-интеллигентом, что он и сделал. Пришёл к декану
химического факультета Иркутского госуниверситета и всё рассказал ему.
Он понял его, приняв лаборантом. До полного восстановления гражданских прав было ещё далеко. Но мы, «дотошные» краеведы, ждали ответа на наш вопрос: когда и при каких обстоятельствах Вадим Николаевич сменил свою фамилию. Оказалось, что сделать это заставили его обстоятельства. В 1951 г. у студента техникума искусственного жидкого топлива (ИЖТ) случилась большая любовь. Он встретил Татьяну Богатырёву.
Молодые люди решили пожениться, но отец невесты, полковник МВД, не
захотел портить свой послужной список родством с лицом «немецкой
национальности». И Вадим, после долгих раздумий о своём «житье-бытье»,
решил взять фамилию жены. Клеймо неблагонадёжностивъелось в него
сильнее, чем угольная пыль, и Вадим решил больше не испытывать свою
судьбу. С 1951 года все документы и стихи идут под фамилией Богатырёв. После окончания техникума Вадим Николаевич связывает свою жизнь с Ангарском, городом химиков. О
несбывшихся мечтах стать военным офицером, врачом, о смене мест работы,
продиктованных обстоятельствами жизни, пишет он в стихотворении
«Цветная биография»: Я лирик, физик и... психоневролог. Моё досье — ужасный винегрет: Я был артистом, пас колхозных тёлок И осаждал редакции газет. Солдатом я форсировал Бэкона, Конструктором варганил «крокодил», Я был массовиком и предзавкома, И даже чёртом в оперетте был... Читали обалдело кадровички цветную биографию мою, а я смеялся, бил в жестокий бубен, мне говорили часто: — Ты злодей! Нет! Я живой и сокровенной глубью всегда любил, всегда прощал людей.
Шестнадцать
лет мужества потребовались Вадиму Николаевичу и его жене, чтобы
зачеркнуть поражения в правах, преследовавших его всю жизнь. Жизнь большую прожить — это очень непросто. Сколько грусти в лице у тебя, старика.
(стих. «Толич»). И вот перед нами документ, датированный от 3.04.1998 — это справка о реабилитации Богатырева (Штейнберга) Вадима Николаевича. Всей
своей жизнью, перебирая в душе печально прожитых лет тяжелые тома,
Вадим Николаевич доказал, что он не чужой, а свой среди своих. В стихотворении «Я усну в серебряных горах» он подводит итог своей жизни. Родина! Я был хорошим сыном: Моя совесть, как твои снега, Мои песни, как твои стремнины.
| 
